4. “СЕРДЦЕ ОБМАНЧИВО”

Учение Библии о сердце человека еще более непопулярно, чем учение о цели Бога на земле. Нам говорится, что человек оскверняется не пищей, принимаемой внутрь, а мыслями, исходящими из него; что от сердца исходят черные мысли, ведущие к злым делам; что человек, доверившийся сердцу – глупец; что сердце испорчено и греховно сверх всякой меры. И встают вопросы: кто объяснит нам наши ошибки? Кто знает сердце человека? Ясно, что под сердцем здесь понимаются глубинные слои нашего сознания, о которых нам так мало известно. Человек – сложное существо. Даже чисто биологические факторы так тесно взаимосвязаны с сознательной деятельностью, что умные люди не берутся отделить одно от другого. Мы привычно считаем сердце вместилищем всех чувств и привязанности. В него втиснута та часть мыслительной деятельности, которая сама требует объяснения, т.е. очень глубинная. Ее влияние велико и необъяснимо. В приложенном смысле слово ‘сердце’ многие мыслители используют для описания творческого процесса, а Библия говорит о его лживой сущности. Будучи предупрежденными, нам не трудно разобраться в приговорах грешникам, выносимых Писанием, или правильно проиллюстрировать ее мысль. Почти все войны и раздоры, позорящие человечество, возникли от плотских желаний, покрываемых желаниями сердца. Чем выше трибуна, с которой человек вещает, тем больше лжи вмещает его сердце и тем больше требуется ему маскировки. Гунны, круша европейские города, не нуждались в извинениях самим себе по поводу творимого. Христиане, творя то же самое, заботились и об имидже. Они так искусно привлекали различные версии превосходства белой расы, что самые кровавые злодеяния могли казаться священными. И за всем этим стояло сердце – обманчивое и греховное. То же можно сказать и о компромиссах в толкованиях Библии, которые так обесценили ее содержание. Вполне возможно, что в глубине души читатель согласится со сделанным выводом, а какой-нибудь критик по поводу этих же строк скажет: “Все это верно, но работает против самого же автора. Он относится к людям, желающим удержать мир любой ценой, нежели обидеть братьев”. Если такая оценка может быть признана верной, то автор, в самом деле, в большой мере заблуждается. Он всегда высоко отзывался о миротворческих усилиях уже обретших покой братьев, но не переоценивал их. Жизнь и так сопровождается бесконечными стычками с проявлением сатанизма: выражением жестокости в речах, готовностью к сарказму и полному отвержению тех, кто не в состоянии до конца постичь свои права и обязанности, диктуемые в Писании, соскальзыванием к нетерпению по отношению к колеблющимся принять “единственно защитное” положение – по убеждению критика, конечно. Нельзя, разумеется, видеть в приведенных мнениях исключительно ошибки или, что вся борьба есть только отговорка сердца для покрытия ее миролюбивости любой ценой. Еще менее верно считать, что авторы, выражающие столь неприкрыто свое недопонимание, на самом деле миролюбивы, скорее это выражает их саркастическую и мстительную натуру – их слабость! Нет, нам не следует принимать такую позицию. Существуют законы, которым подчиняется обманчивое поведение сердца и по одному из них наша борьба с диаволом, в конце концов, закончится успешно. Нельзя ожидать такой победы, не уразумев еще главных, самых выступающих пороков сердца. Что понимается под миролюбием любой ценой? Здесь открывается необъятное поле вопросов, касающихся обманчивости ретивого. Человеку, желающему мира во что бы то ни стало, скорее всего, просто нечем заняться, если он так поспешно отбрасывает принципы ради мира. Нельзя считать его безукоризненное терпение и миролюбие результатом суровой самодисциплины. Невозможно ожидать, чтобы брат, не сумевший постичь важнейшие принципы Правды, был бы в состоянии управиться со сложнейшей задачей из всех известных: подчинить и взять под контроль диавольскую сущность нашего мышления. Такой результат доступен только праздному уму. Вспомним теперь о том, кто в течение своего тридцатилетнего служения не ленился отдавать себя полностью тому, что он считал правильным. Подходит ли к нему определение “мир-во-что-бы-то-ни-стало”? Он мог понимать “долг” несколько иначе, чем мы, но наверняка он имел некоторые принципы, на алтарь которых положил бы жизнь, иначе как объяснить, что он пожертвовал столь многим в этой жизни? На этот жестокий вопрос (а все мы люди и никто не гарантирован от промахов) есть предложение ответить так: человеку возможно иметь причину, чтобы потратить жизнь на неоплачиваемую работу невзирая на то, что движущей силой для всех “нормальных” людей являются престиж, известность и слава. Мы должны признать и то, что и наши труды частью обязаны перечисленным желаниям. Такие характеристики не отрицают возможности пожертвовать принципами ради мира, но не любой ценой! Такой человек болезненно реагирует на критику, радеет о своем престиже и просто не выносит людей, отвергающих его советы.  Правда такова, что все подвижные люди постоянно с чем-то борются. Противоречие вызывает новое противоречие, экстремизм отвечает на экстремизм, упрекающего упрекают. Если наш добрый совет отвергнут, то само собой приходит ожидание, что отвергнувший попадет-таки в беду, именно не послушав совета (!), а затем и удовлетворение от его страданий. Можно и не заострять внимание на этой бесовщине, но мы поступаем мудрее, посвящая ей время. Сердце легко может нас обмануть, наложив блеск набожности на свои уродливые гримасы. Люди могут отвергать обвинения в том, что они втайне ликуют при страданиях недруга, сознавая, что это их не украсит. Тем не менее, значительный элемент недоброжелательства всегда присутствует. Некоторые осознают факт воздействия нечистых помыслов и делают честные попытки освободиться от них. Другие отрицают это и утверждают, что они движимы исключительно чувством справедливости. Они иногда так далеко заходят в самооправдании – в мыслях и поступках, что сами становятся жертвой своей одержимости. Под воздействием противоречий мы можем начать считать людей безбожниками только потому, что они отвергли наш совет. Нам нужно честно признать наличие опасности в излишнем стремлении к миролюбивости в деле служения Богу. И нужно добавить, что наиболее упорные поборники миролюбия имеют возможность отличиться в еще большем грехе. Если ему даже удастся избежать особо изощренного удара, то, тем не менее, он пострадает. Вместо того, чтобы следовать апостолу Павлу, он может лишь сравниться с Савлом из Тарса, но не имея савлова извинения. Писание предупреждает нас от обеих опасностей. Встречаются люди весьма нерадивые в Божьих делах, но похваляющиеся своим миролюбием. Есть и такие, что творят зло обеими руками, пребывая в уверенности, что “ревностно служат Богу”. В обоих случаях хитрое сердце хорошо маскируется “и так они улавливаются”. Обманчивость сердца иногда так велика, что в этом видится фарс. Оно представляет такую смесь трагедии и комедии, что демоны хохочут, а святые плачут. Привычно воспринимаются решения судов, ведущие к разделению семей. А ведь юристы поклоняются тому же Богу, лелеют ту же надежду, придерживаются всех известных принципов морали, но, облачаясь в мантию судьи, отделяются от зала ледяной стеной безразличия.  Подобные ситуации часто встречаются. Как их можно объяснить? Суровый глава семейства, не желающий благодарить Бога за хлеб в присутствии родственников-безбожников, конечно, будет утверждать, что это дело принципа: ему крайне неприятно, но он не хочет возносить молитвы на виду у отступивших от церкви.  Если мы вновь обратимся к методу испытания идеи чем-то свободным от предрассудков и удаленным от желания поспорить, то результат можно ожидать достаточно верный. В качестве модели можно предложить апостола Павла. Мы читали, что он преломил хлеб и благодарил Бога в присутствии всей корабельной команды. Под словом “все” понимаются и сопровождавшие его солдаты – прирожденные убийцы, как это видно из контекста. Испытываем ли мы затруднение в истолковании действий Павла? Нет. Мы сознаем, что публичное благодарение Бога за хлеб никоим образом не ассоциирует его со зрителями. Нам часто случается поступать так же, когда встречаемся за обеденным столом с партнерами по бизнесу, даже если кто-то из них очень далек от религии. Почему же нельзя молиться в присутствии людей, всего лишь ошибавшихся в практическом приложении знаний, которых у них достаточно, чтобы выдержать любой экзамен для принятия крещения? Другой пример, незначительное меньшинство исключается из экклесии за свое несогласие поддержать акцию против другой экклесии. Эти люди хотят встречаться вместе и просят выделить им какую-то мебель для этого (где есть и их доля), но суровый секретарь в письменном отказе формулирует: “Мебель была куплена для слуг Божьих, а не для отступников от Него”. Легко понять разницу в оценке заслуг в обоих примерах может раздражать представителей большинства, но трудно оправдать обвинение в отступничестве от Бога. Еще непонятнее решение об отказе в оказании материальной помощи. Если любезный атеист-сосед попросил бы пару стульев на время, трудно представить, чтобы ему отказали под таким же предлогом. Почему легкое отступление менее наказуемо, чем полное неприятие? Почему люди добрее к тому, с кем у них вообще ничего общего, и непомерно суровы к брату, оказавшемуся несговорчивым по одному вопросу? Отчего отказано в молитве за обеденным столом несколько заблудшим братьям и почему она произнесена в полной мере перед совершенными негодяями, чьи ошибки не поддаются исчислению? Ответы просты в своей суровости. Мы ничего не имеем против приятного соседа, ни одним словом нам не прекословящим, но полны негодования против разочаровавшего нас брата, которого к тому же приходится часто видеть, – чувства служат основой злоречия. Желание преувеличить его промах и представить это как дело принципа более похоже на ребячество. Этого следовало бы избегать. Желание дать сокрушительный ответ нашему оппоненту (я, как и все, тоже подвержен этому чувству) есть проявление старого принципа “око за око” на уровне мышления. Желание при этом уколоть подходящим местом из Писания равносильно удару по голове Библией. Не стоит кичиться своей способностью отказаться от ответа ударом на удар применительно к уличной ссоре, где мы свободны от искушения. Мало кто избежал такого “испытания” в школьные годы. А после окончания школы вряд ли с кем было такое, чтобы, получив по физиономии, он тут же бы повернулся, подставив другую щеку – в прямом смысле сказанного. На уровне ментального удары были бесчисленны. Как же мы их выдержали? Если критик в процессе своих нападок совершает оплошность и “подставляется под удар”, разве мы не воспользуемся моментом, чтобы порадовать себя и друзей? Пытаемся ли? Сердце, лукавое сердце подскажет нам, как вывернуться и какую личину надеть. Мы нанесем удар и тут же убедим себя в необходимости его, как средстве служения. Зло, творимое под завесой таких оправданий, неизмеримо. Заповеди Христа так возвышаются над нами, что если мы один раз убедим себя в необходимости бороться такими средствами, то никому не избежать обвинений в ошибках. Есть, однако, такие, кто делают попытку “подставить другую щеку” на ментальном уровне. Они говорят, что чувство возмущенности есть следствие безнадежной черствости души у брата, и тут должно быть на страже внутреннее “я”. Если чувство не получает внешнего выражения, оно со временем уляжется. Как можно сердиться на таких же хрупких существ, какими мы сами являемся? Чувства человека на половину контролируются в зените его умственных достижений, а в момент борьбы он бывает очень далек от зенита. Только перед судным троном Христа откроются все тайны сердца. Тогда не станет больше чувства возмущения на личные обиды. Если Христос простит нам наши грехи, то нужно считать истинным наслаждением, если мы будем в состоянии простить нашим оппонентам, чье видение отличалось от нашего.

5. “ЯЗЫК ЛЖИВ” (Прит.26:28)

Притча: “Лживый язык ненавидит уязвляемых им”, не является нашим проводником по жизни, но признать ее справедливость необходимо. Этот факт обнаруживают проницательные наблюдатели в каждом поколении независимо от других и часто видят в нем парадокс. Но никто еще не сказал об этом лучше, чем Соломон. Максима противоположного значения тоже была замечена, разве что не такого четкого определения: правдивый язык любит тех, кого он восхваляет. Действия иногда предваряют чувства. Любовь к Христу рождает чувство долга, и даже самые неактивные приобретают от этого. Это более привлекательная тема, чем предложенная в начале главы. Давайте отметим себе общую для всех нас черту: человек предрасположен ненавидеть тех, кого он ранит словом или делом. Он более воздерживается от нанесения обиды тому, кого он благодетельствует, чем тому, кто покровительствует ему. А такая обида есть самое большое выражение ненависти. Имея дело с библейской мудростью, люди часто упускают из виду, что не все злодеяния в Писании называются безобразными словами. Что христианин скорее признает, что он ненавидит кого-нибудь или что он лжец? Мы знаем очень хорошо, что и то и другое плохо, и мы предпочтем или избежать этого или замаскировать свои действия. Человек высказывает то, что Библия называет ложью, а он называет это составной частью аргументов. Он не любит своего брата, а называет это праведным чувством возмущения. Даже самые страшные зверства испанской инквизиции не выставлялись их вершителями в истинном свете. Еретики настолько погрязли в безбожии, что единственным шансом спасти свои души было подвергнуть сожжению свои тела или заживо закопать их. Исполнители этих жестокостей даже себе не признавались в страшной правде, что ими двигали высокомерие и жажда власти, и что чем больше они клеветали на своих врагов, тем больше ненавидели их.  Зная, что человеческая натура часто опускалась до таких глубин неправедности, было бы полезно для нас внимательно изучить предмет и постараться снять маски приличия со злодеяний. Мы не должны предпринимать расследование для того, чтобы попытаться оскорбить тех, кто разочаровал нас, выбрав путь, с которым мы не согласны. Впрочем, возможен и такой выбор, но он более достоин криминальных элементов. Нам важнее всего установить насколько и в чем мы ошибаемся. Принцип, предложенный мудрецом, можно усовершенствовать употреблением современных обтекаемых фраз. Мы не станем говорить о лжи, но как далеко при этом от нее удалимся? Мы не будем говорить о ненависти, но как не упомянуть о чувстве неприязни, о натянутости отношений с теми, кого мы критикуем? Займемся небольшим анализом человеческого сердца, чтобы пролить свет на этот предмет и помочь самоанализу. Немногие представляют пределы, до которых чувства воздействуют на интеллект. Те немногие, кто все-таки сознает, старается освободиться от этой зависимости как можно больше, чтобы чувства не задевали их суждений, и даже чтобы не проявить излишнего великодушия к тем, кого они любят. Большинство же поддаются влиянию чувств до пределов, граничащих с абсурдом, – так бывает даже с весьма практичными людьми. Говорят, что один известный государственный деятель по совету короля перешел из лагеря крайних республиканцев в партию, близкую к консерваторам. Причем воздействовал он только на чувства и совсем не трогал той области общения, которую можно назвать интеллектом. Король Эдуард в бытность свою Принцем Уэльским вышел в толпу, чтобы пожать руку брандмейстеру, после чего все его республиканские замашки испарились, как и не были. У человека бывают периоды, когда никакие стальные аргументы не в состоянии его урезонить, но тает словно воск в руках того, кто заденет его чувства. Придавите человека самыми неоспоримыми аргументами, и он навеки уйдет в оппозицию. Пригласите его домой на чашку чаю, и поговорите с ним о его любимом хобби, и он сам найдет аргументы в вашу пользу и сдастся без борьбы. Можно бы спросить о законности использования знаний психологии (но она и так уже используется), а потом спросить себя насколько податливы мы чувствам. Проведем испытание. Уважаемого человека обвиняют в нанесении обиды, которая совершенно не вяжется с его репутацией, но, по слабости человеческой, не так уж и не невозможна. Мы не желаем даже слушать деталей дела, а просто негодуем на сам факт обвинения, пребывая в полной уверенности в его надуманности. Если дело не затихает, то мы просто отправляемся к нашему другу и рассказываем ему о клевете, чтобы на месте заручиться его заверениями об абсурдности слухов. Но предположим, что дружба оборвалась незадолго до случившегося. А случилось это из-за его необоснованных упреков в наш адрес. Положим также, что наша обида на его уколы еще не прошла, когда слухи дошли до нас – повлияет ли этот факт на наше суждение? По логике не должно бы, но, как правило, влияет. Как правило, требуется изменение чувств для перемены в суждениях, хотя факты при этом ничуть не меняются. Чем полнее разрыв и чем сильнее чувство возмущения, тем отчетливее готовность поверить в порочность старого друга и даже увидеть ее на пустом месте. Тут же нам видится жалкий спектакль, разыгрываемый обиженным братом: он ищет оснований для обвинений – эти обвинения он сам счел бы детскими до того момента, когда чувства его превозмогли суждение. Если мы сумеем определить, что такие процессы протекают в обманчивом сердце, то сможем проникнуть несколько глубже и проанализировать более тонкую материю лживости языка, поливающего грязью тех, кого он и без того уже опорочил. Самооправдание – распространенный инстинкт и, возможно, всему причиной. Инстинктивно и подсознательно стремимся отгородиться от критики исходящей с любой стороны, даже от собственного здравого смысла. В горячем споре человек наносит обиду оппоненту. Близкий друг назовет это намеренной ложью. Непредубежденный свидетель может назвать это нечестным и далеко идущим утверждением. Даже некоторые друзья критика могут выразить сожаление по поводу сильного искажения фактов. Да и сам критик вскоре согласится, что был слишком суров, но – слишком поздно. Так природные инстинкты заставляют нагромождать одну ложь на другую, чтобы оправдать самую первую. “Я был суров, но он того и заслужил. В самом деле, он заслуживает еще большего, если взвесить все, что он натворил”. Так сердитый и несправедливый критик подогревает свое злопыхательство для оправдания своей критики. Если обвиненный или его друзья будут недостаточно сдержанны и выступят с таким же несправедливым обвинением, то предыдущая критика в их адрес станет оправданной? Так постепенно обвинения образуют горы заоблачной высоты, и первоначальная причина спора теряется из виду. Обо всех сердечных пороках, конечно, нужно знать, но вряд ли читатель захочет продолжать этот разговор. Лучше мы обратимся к другой стороне дела и познаем, как растет любовь через служение. Все это выразилось в одной фразе Иисуса о благости дающего.

6. БЛАЖЕН ДАЮЩИЙ

“Лучше давать, чем получать”. Принцип сколь прекрасен, столь справедлив. Отчасти это признается почти всеми, хотя часто видится в неверном свете и используется ненадлежащим образом. Наиболее лицемерное употребление выражения похоже на то, когда удачливый торговец протягивает мелкую монету сыну одной из своих многочисленных жертв. Такой жулик нуждается в свидетеле его благодеяния даже в этом случае, дабы пребывать уверенным в высочайшем утверждении его акции. Часто фразу используют при случаях, отличающихся от указанного лишь степенью абсурдности. Само собой, принцип удобен для характеристики денежных отношений, ибо проявление милосердия неизбежно связано с привлечением неправедно набитого кошелька, но это лишь одна сторона дела и ни в коем случае не самая важная. Деньги практически изжили истинное милосердие в мире до такой степени, что большинству подающих оно представляется в таком же твердом и холодном виде, как монеты, а идея – потрепанной и грязной, как банкноты. В детском возрасте идея “прививается” с лубочной картинки, изображающей молодого хлыща, ленивым жестом протягивающего ледяную монету замерзающему оборванцу, совсем не проникаясь действом. Но даже и деньги оставляют возможность милосердия без ее извращения. Это можно испытать, если подавать, не выставляясь напоказ – деликатно и тактично, передавая вместе с деньгами свое сердечное тепло. Кто добр и не исполнен самомнения от владения большим состоянием, а считает эту данность пришедшей к нему с Божьего благословения, тот имеет Бога своим свидетелем. Принцип применим и в тех областях, где этого и не ожидаешь. Жизнь – это длинная цепь предложений и приобретений. Так и говорят: “долг платежом красен”. Некоторые философы подводят даже такую базу под изобретение орудий труда: древние желали получать, не давая взамен. Такой эгоизм разрушителен. Те, кто постоянно отказываются служить, превращаются в паразитов, уже и не способных служить, тогда как взвалившие и несущие на своих плечах непосильную ношу, незаслуженно сокращают свои дни. Вряд ли это можно отнести в разряд “подаяния” – нет благословения ни на тех, ни на других – от них отбирающих. Истинное благословение выражается в свободном изъявлении воли дать или взять. Мало кому приходит в голову приложить это принцип к сфере ментального, но это возможно. Схватывающие на лету легко усваивают принцип “долг платежом красен”, но не спешат претворять его в жизнь. Они умеют устроить свою жизнь и не оглядываются на тех, кто не в состоянии угнаться за ними. Они не рассчитывают на подаяние и считают себя совершенно независимыми. Почувствовав в какой-то момент потребность в духовной пище, они сразу негодуют на тех, кто им служит – где моя порция духовного? Именно так, “на голубом блюдечке с белой каемочкой”, да еще и с официантом. Тут они хотят получить “свое”, ничего не давая взамен. Такие люди полагают, что все, что от них требуется, свободно умещается в их подписи на банковском чеке. Это величайшее заблуждение христианства – “право” покупать то, что “не имеет цены”. Апостол Павел справедливо полагал, что в этой области действует принцип взаимной выгоды. Но тут тоже не надо ставить с ног на голову. Павел говорил, что язычники, рассчитывающие на духовное наследие евреев – Писание, должны возместить его “стоимость” в материальном исчислении. Само собой он не подразумевает акт купли-продажи в каком бы то ни было виде: материальные и духовные богатства несоизмеримы, курсы их валют несопоставимы. Богач, направляясь в свою личную часовенку для молитвы, исполнен довольства собой и тем фактом, что может купить даже молитву, вряд ли получит, да и вряд рассчитывает получить духовный заряд от нее. Он в принципе не способен оценить предоставляемую ему возможность. Как правило, золота обертки ему вполне достаточно – деньги исправно служат его потребностям. Факт тот, что нельзя получить духовное подаяние, не будучи готовым отплатить за него. Есть три типа людей среди приходящих на еженедельное преломление. Одни просто следуют расписанию, они весьма критичны и не расположены ни получать, ни давать. Они заранее знают, что лекция будет негодная и пение из рук вон плохо; проповедь вселит скуку, и все собрание почти бесполезно. Другой всегда жаждет усовершенствоваться в праведности и почерпнуть что-то новое в каждом собрании, но совсем не чувствует необходимости дать что-то от себя. Третий не только горячо воспринимает, но и охотно делится. Понятно, что первый ничего не почерпнет для себя, даже если наткнется на золотую жилу. Его вклад – гнетущая атмосфера на встрече. Второй оставляет всю благость подаяния третьему, получая бесконечное удовольствие в “самоусовершенствовании”. Следует, однако, признать, что эта категория все же что-то дает – трудно представить, что можно искренне жаждать чего-то духовного и, получая его, не иметь желания “расплатиться”. Вообразите человека, по чувству долга пришедшего служить в почти развалившуюся экклесию, где к тому же он бывал уже раньше. И вот он находит несколько новых лиц в рядах присутствующих, – очевидно настроенных на восприятие Правды. Они вносят свежую струю живого отношения к собранию, хотя сами не произносят ни слова. Хорошо все-таки чтобы люди отдавали сознательно, тогда их труд будет весомым и не принесет разочарований. Всем, наверное, приходилось, испытав жажду, непременно что-то получить, затем терпеть разочарование. Нам хотелось духовного утешения, а оно не пришло. Печаль и подавленность взывали о помощи из самых наших глубин; кто-то должен был прийти – способный заглянуть в эти глубины, и проявить нужную долю участия. Никто, однако, не пришел. Может быть потому, что те, с кем мы имели дело, относились к группе жаждущих только получать. Тут приходит желание пожаловаться. Чаще всего пожаловаться бывает некому. В таких растрепанных чувствах нам нужно Христово утешение, данное им его ученикам в момент, когда тень креста уже легла на него, и ученики вот-вот готовы были разбежаться. Здесь мы докапываемся до корней. В нашей беде нам требуется утешение от того, кто находится в еще большей печали, но ему надлежит быть и намного сильнее духом, чтобы еще иметь силы помогать. Не должны ли мы устыдиться, когда такое доходит до нашего сознания? Можно предположить, что кто-то из учеников именно такое и испытывал, припоминая последнее напутствие Христа, записанное в конце Евангелия от Иоанна. Иисус давал, находясь в состоянии, когда так нужно бывает получить. Он давал утешение – тяжелейший выбор – в часы своих наивысших страданий. Состояние ума, о котором сейчас говорится, далеко превосходит здоровый интерес жаждущего духовной пищи. Принцип здесь тот, что мы должны быть готовы отдать все, что получили от Духа Святого. Новообращенные уже хорошо отдают, если они с желанием слушают. Подготовленные братья и сестры должны делиться большим. Не только потому, что это наиболее благословенный удел, но и потому, что он должен стать и единственным. Плохим можно считать то отношение, когда с приносящего последнее буквально требуют еще большего, уже неподъемного для него подаяния. Существует такое мнение, что даваемое ощутимо только тогда, когда оно выпукло, величественно. Как правило, даваемое оценивается по критериям, диктуемым нашей плотской сущностью. Конечно, можно придумать такую “службу”, для исполнения которой не хватит и сотни жизней. Обычно отраднее всего бывает от даваемого в момент, когда к вам протянута рука просящего, и вы эту руку не оставите пустой. Можно рассказать о группе молодых сестер, посвятивших себя оказанию помощи многодетным матерям и престарелым сестрам – такое не часто встретишь теперь. Тут требуется такт, это нелегкая и малопривлекательная работа, но это наивысшая форма подаяния. В повседневной жизни возможности давать не ограничены, их даже не надо искать – были бы чуткое сердце и легкая рука. Стакан воды тут можно считать символом. Желающим быть в роли дающего в экклесиальной жизни не надо далеко ходить. Поделитесь мыслью, уделите внимание, произнесите молитву, прочтите главу – сделайте все наилучшим образом. Часто самые горластые критики бывают посрамлены, получив приглашение прочитать хотя бы главу: чтение в их исполнении не оставляет шансов понять услышанное. Первейшее служение экклесии есть умение хорошо читать. Читающий и дает и получает. Хороший совет дает послание коринфянам, где говорится о сборе пожертвований: “Не по принуждению, а по желанию, ибо Господь любит того, кто дает с радостью”. Может быть наш анализ не полный, а мог бы им быть; но принцип ясен на любом уровне. Иногда наша работа вызывает ощущение заурядной серости, и не только касаемо денег. Совет апостола был не праздным – радость должна присутствовать, а не угрюмость. Иначе на более высоком уровне мы не “справимся с управлением” и даже не заметим этого. “Куча писем и ни одного интересного, только приглашения прочесть лекцию!” – принцип не позволяет отказываться от исполнения того, что в вас так ценят. Подать можно даже тогда, когда нет никаких сил и средств и сама возможность что-то делать находится под вопросом. Брат, прикованный к постели, известен тем, что от него получали утешительные письма, в них нуждающиеся. Вряд ли он сам сознавал всю мощь его посланий. Это может служить укором постоянно жалующимся на свои болячки и ободряющим примером тем, кто и так не чурается доброты. Истинно, люди делятся на тех, кто вездесущ в своем желании творить добро и тех, кто своей слабостью подталкивает первых не оставлять своих усилий. Вот если бы хотя бы в одной экклесии было так, чтобы все с радостью занимались воздаянием, – какие изменения произошли бы в людях! Чтобы никто не стоял в сторонке в ожидании подношения. Чтобы каждый готов был служить ревностно. Короткий пост и хорошая молитва могут вызвать весточку с Небес, как во дни пророка Даниила.