С течением лет желание покинуть его усиливалось и усиливалось. Жизнь моих знакомых диких козлов, как казалось, представляла собой один сплошной непре­кращающийся праздник на крутых склонах гор. Они могли делать всё что им приходило в голову, по собственной воле и по собственному желанию, и были сами себе хозяевами. Их не удерживала ограда и им не был ведом жезл пастыря. Ко­нечно, как и следовало ожидать, кое-кто из них попался в зубы диким хищникам или в какую другую неприятную ситуацию, в которой им некому было помочь, но таких случаев было относительно немного, насколько я могла видеть.

Реакция из загона на мой уход была разной. Несколько моих старых друзей уп­рашивали меня остаться. Мать плакала, а другие просто смотрели на меня как на воплощение самой примитивной формы жизни на этой планете. Но что ка­сается большинства, то они, казалось, даже не заметили моего ухода. В любом случае, они никогда не знали меня по-настоящему. Для них я была просто одной из овец среди многих других таких же, принадлежавших к стаду.

Жизнь с козлами оказалась довольно-таки неоднозначной. По временам быва­ет так трудно, что поневоле начинаешь задумываться о возвращении к своим овцам. Главное препятствие на этом пути, однако, заключается в том, что проблемы в загоне не выглядят намного проще нынешних, и я вовсе не уверена в том, как меня примут по возвращении. В этом плане на память мне приходят несколько случаев когда другие овцы пытались вновь вернуться в загон. Со сто­роны казалось, что им приходилось преодолевать препятствие за препятстви­ем, преграду за преградой только для того, чтобы снова стать полноправными обитателями загона. Обычно, как только они попадали туда, к ним относились как к овцам другой породы. В любом случае я чувствую себя теперь настолько ослабленной, что едва ли смогу пройти по пути возвращения самостоятельно, без чьей-то помощи.

Не наполняют ли подобные мысли головы наших потерянных овец? Воз­можно, что вариантов всех этих мнений и ощущений может быть столько же, сколько самих потерянных овец, бродящих по окружающему нас миру. Тем не менее, есть несколько общих вопросов, имеющих непосредственное отно­шение ко всей этой ситуации, и именно их мы хотели бы рассмотреть.

1. Всё ли делаем мы для того, чтобы удержать наших овец? Намного легче со­хранить их, чем восстанавливать снова, после того как они уйдут. Это означает, что мы должны быть активны и готовы оказывать всю помощь тем братьям и сестрам, которые в этом смысле попадают в «категорию риска», и делать это необходимо до того как они уйдут, а не после. В екклесии, к которой принадле­жу я, специально заведено так, что на каждом собрании выбранные ответствен­ные братья прежде всего занимаются вопросами «рискующих» и «потерянных» овец, а уже потом переходят к рассмотрению каких бы то ни было других про­блем, стоящих на повестке дня екклесии. Будучи избранными всей екклесией для того, чтобы заниматься её жизненными вопросами, мы уверены, что нет ничего более важного для рассмотрения, чем проблема таких овец, и потому всегда отдаем её обсуждению преимущественное место и время.

2. Способствует ли обстановка в нашей екклесии (церкви) тому, чтобы сохранять овец, или она предоставляет им лишнюю причину для того, чтобы уйти? Если наши потерянные овцы в большей степени рады находиться за пределами нежизне­способной екклесии чем испытывать нехватку пронизанного добротой и любо­вью общения, которое они некогда испытывали и которое им навсегда запом­нилось, то в этом случае мы являемся частью проблемы, а, увы, не механизмом её положительного решения.