Отказаться от приглашения отца участвовать в веселье дома было понятием неприемлемым, верхом невоспитанности и противоречащим всем общепринятым нормам поведения (как и отказ принять приглашение на царский пир). Как правило, старший сын всегда играл главную роль на подобных застольях. Этот же отказался войти! Подобный отказ должен был поразить первых слушателей Господа своей исключительной невежливостью. Вспомните чем закончился отказ царицы Астинь явиться на зов ее мужа (Есфирь 1). Отказ старшего сына был оскорблением приглашенных гостей, а потому большинство отцов могли за такой проступок лишить сына наследства, а то и вовсе изгнать его из дома, или же, по крайней мере, высказать ему свое негодование. Именно такой реакции от него следовало ожидать всем гостям, как и всему обществу. Однако и здесь отец смирился и вновь нарушил все общепринятые Иудейские нормы поведения и приличий. Он вышел из-за стола! Подобный поступок был так же очень неприличен, ибо наносил оскорбление гостям (что перекликается с притчей о пастыре, который оставляет 99 овец ради поиска одной). Однако отец вышел не для того, чтобы основательно поговорить с непослушным сыном, как того ожидали присутствующие. Как очень часто, так и в этой притче, прежде чем завершить ее, Господь поворачивает сюжет в совершенно неожиданное русло. Отец выходит в темноту двора и, по своей любви и милосердию, зовет, призывает своего сына (Лк 15,28). Греческое слово “parakale/w”, переведенной здесь как “звал”, также означает “убеждать, увещевать, уговаривать”. Возможно Павел думал как раз об этой притче, когда “увещевал” своих, бездумно следующих букве закона, братий (2Кор 5,20).

Однако старший сын нисколько не обращал внимания на милосердие отца. Он начал оскорблять отца, что для нас не столь очевидно, как то было для первых слушателей Господа. Сын всегда должен был с почтением обращаться к отцу, что видно в греческом (и церковнославянском) в приставке “о”: “О, отец!” Этот же сын так не говорил. О своем брате, он уже говорил не как о брате, а “этот сын твой”. Он говорил, что блудный сын проел “твое имение” (гр., перевод еп. Кассиана). Он говорит о том, что много лет “служит” отцу, как раб, так же как и младший сын, не понимая и не ценя своего положения сына. Его вспышка негодования похожа на взрыв, когда-то совершенный бурной деятельностью младшего сына. Он говорит, что также не желает участвовать во всеобще домашнем веселье. Имущество, состояние дома отца, уже не принадлежало ему. Он больше не хотел признавать своего отца отцом. Он больше не хотел принадлежать к дому отца, а потому и не хотел радоваться воссоединению семьи. И как же отреагировал на это этот бедный и несчастный отец? Он звал, умолял и упрашивал свое горячо любимое чадо (“te/knon”, “дитя мое” - в переводе еп. Кассиана). Во всей притче, при переводе слова “сын” употребляется другое, более распространенное греческое слово, “ui;o/v” (Лк 15,11,13,19,21,24,25,30). Несмотря на прямо высказанную в лицо обиду, отец все же остается все таким же любящим и нежным папой. Это очень похоже на то, как Господь дал “кусок хлеба”, знак особого почтения и любви, собиравшемуся предать Его Иуде. И здесь можно найти превосходнейшее наставление всем тем, кто устал от надоедливых дискуссий с бездумно следующим закону братьям, отказывающимся общаться с некоторыми из нас. Посмотрите на отца - в его поведении не было ни раздражения, ни досады. Он был глубоко огорчен, разочарован, ощущал боль и переживал... но все так же по-настоящему любил этого самоуверенного старшего брата. Он даже говорит, что все, что он имеет, принадлежит старшему сыну, хотя, на самом деле, все его имение могло стать его только после смерти отца. Так что отец даже был готов умереть за своего самонадеянного сына, чья гордость и гнев мешали его близости со своим отцом, которого он так открыто позорил, и от которого так же открыто отрекался. Отрекался от отца, готового умереть ради него. Именно так нам нужно смотреть на себя со стороны, когда мы думаем о себе и о своей праведности, когда думаем о разделениях, когда собираемся отказаться от своих братьев.

Само собой, что эта притча вопиет о том, чтобы мы не были похожи на старшего брата. Меня необычайно сильно беспокоит, не дает покоя, достает до самой что ни на есть печенки то, что в нашем сообществе часто бывает так, когда братья говорят, что они отказываются общаться со своими братьями потому, что “тот-то принадлежит к такой-то экклесии... что эти отвернулись от нее... что она развелась и снова вышла замуж... что он никогда по-настоящему не сожалел о соделанном, а потому он не искренен, а она ничего не говорит по этому поводу...” Все подобные слова говорятся для того, что показать свою праведность. Не мне судить кого бы то ни было, а потому мне хочется любить всех точно такой же любовью, какою любил старшего сына в притче его отец. Однако всем нам стоит задуматься о своем положении, сравнив его с положением старшего брата. Отказываясь общаться со всеми остальными по поводу возвращения блудного сына, отказываясь принимать участие в веселье всего дома Отца, нам стоит понять, что мы ставим себя в положение блудников, на деле отделяя себя от Отчего дома. А это уже очень серьезно. Эта притча рассказана не только для того чтобы просто позабавить нас, чтобы выслушав ее, мы пожали плечами и продолжали, как ни в чем не бывало, жить дальше. Эта притча является учением Господа, ибо Он учил и продолжает учить притчами.

И все же история о блудном сыне заканчивается, как и многие истории, счастливо - весельем и радостью в любви отчей. Однако, совсем не случайно, что притчам в Лк 15 предшествует притча, записанная в Лк 14,15-24, где рассказывает о другой великой трапезе - об образном нашем общении в грядущем Царстве Божием. Связь между этими притчами очевидна. Мы вкусим “хлеба в Царствии Божием” только при условии, если вкушаем его с Господом за Его трапезой еще при этой жизни. Но как же часто приходится слышать среди нас: “Я не хочу преломлять хлеб с ним, так как там присутствуют Х и Z, а они разведены... и не раскаялись... они отказались от общения с Y... так что я не пойду на это собрание”. Не нам судить, не нам! И я совсем никого не осуждаю, когда пишу эти строки. Просто я хочу еще раз сказать, что из учения в этих трех притчах Господа с исключительной ясностью следует, что никто не сядет за трапезой Его в грядущем Царстве, если не будет веселиться с Ним сегодня в доме милости и любви Отца по поводу потерянного, но найденного в этой жизни. Его милосердие настолько велико, что может покрыть даже нашу, свою, собственную праведность, однако для этого нам необходимо понять неизменность и серьезность нашего отношения к своим братьям в этой жизни. Ибо всем нам необходимо видеть в себе блудного сына. Если мы надеемся быть в Царстве Божием, нам нужно видеть в себе не старшего, праведного в своих глазах сына, который отказался присоединиться к веселью в доме отца, а блудного сына.

Необычный отец

Притче о блудном сыне и его отце предшествуют две притчи о пастыре и женщине, которые на самом деле являются одной притчей (Лк 15,3).

Личные переживания

Человек, у которого было 100 овец считался богачом. Пастыри принадлежали самому низкому сословию. Если у человека было 100 овец, то он мог нанять пастуха, что бы тот пас и отвечал за целостность их. В этой же притче есть нечто необычное - хозяин овец является также и пастухом их, что говорит о том, что Господь, рассказывая этой притчу, естественно, обосновывал ее на 34-й главе книги пророка Иезекииля, где говорится о великом Пастыре Израиля. “Ибо так говорит Господь Бог: вот, Я Сам отыщу овец Моих и осмотрю их. Как пастух поверяет стадо свое в тот день, когда находится среди стада своего рассеянного, так Я пересмотрю овец Моих и высвобожу их... И выведу их... Буду пасти их... Я буду пасти овец Моих и Я буду покоить их, говорит Господь Бог” (Иез 34,11-15). Очень примечательно здесь то, что хозяин овец сам становится пастухом, сам собирается пасти их, отыскивать, осматривать, пересматривать, высвобождать и выводить своих овец. Любой богатый Палестинец такими вещами сам не занимался. На такую работу всегда кто-нибудь нанимался, ибо такой род деятельности был довольно-таки унизительным. Обратите внимание на смирение Божие. Посмотрите на Его сострадание нам. А потому Господь этой притчей вопрошает нас, кто из вас способен быть похожим на Него? Отец с Сыном настолько сильно сострадают и сочувствуют нам, что Сам Бог благоволил во Христе принять поношение и смириться ради того, чтобы вернуть нас обратно в стадо.

Личная ответственность

В том, что Господь говорит о пастыре есть нечто странное: “Предположим, у кого-то из вас есть сто овец и одну из них он потерял” (Радостная весть). В переводе на семитские языки и, особенно, на арабский, это место должно выглядеть так, как это написано в Современном переводе: “Предположим, у кого-либо из вас есть сто овец, и одна из них заблудилась”, ибо по понятиям Среднего Востока, что также отражается в грамматическом построении предложения, говорящий никогда не обвиняет самого себя. Как и в испанском языке говорится, не “я потерял книгу”, а “книга была потеряна”, не “я опоздал на поезд”, а “поезд ушел без меня”. А потому я думаю, что в силу специфики грамматики языка, проповедь Христа на арабском или испанском языках сильно отличалась в том плане, что она не перекладывала вину в совершении грехов на человеческие плечи, не делала его ответственным за свои поступки. А потому, когда Господь говорит: “Кто из вас, имея сто овец и потеряв одну из них”, - тем самым фактически возлагая вину в потере овцы на самого пастуха, то это звучит очень странно, даже с грамматической точки зрения. Даже сегодня все еще трудно перевести эти слова на арабский язык так же, как и мысль о том, что женщина нашла драхму, которую сама же и потеряла. Господь Иисус, делая дела Божии, как и Бог во Христе, Оба ощущают чрезвычайную ответственность за потерянное.

Если представить себе женщину, потерявшую драхму, то можно вообразить себе ее сожаление и озабоченность в то время, когда она шарит по щелям в полу. Возможно эта монета составляла часть ее приданного, того что принадлежало только и только ей одной. Даже она не принадлежала самой себе, ибо она принадлежала своему мужу, который мог делать с ней все, что угодно. Но драхма из приданного принадлежала исключительно ей одной. Если сравнивать нас с этими драхмами, то становится понятным, как много мы значим для Господа... Что я, один из 6 миллиардов человек, на самом деле означаю для Него почти всё, ибо принадлежу только и только Ему одному. Впрочем на эти драхмы можно взглянуть так же и как на деньги, хранившиеся связанными в тряпочку на теле этой крестьянской женщины, на которые ей предстояло кормить всю семью в ближайшие несколько недель. Она развязывает тряпочку... и монетка вдруг выскальзывает из нее. В любом случае в нашем воображении возникает образ озабоченно ищущей женщины, которая понимает, что только она виновата в том, что драхма выскользнула из ее рук, тем самым давая понять, что чувствует Господь, когда теряется кто-нибудь из нас. Обратите внимание на то, что женщина метет комнату, что говорит о том, что драхма была потеряна ею внутри дома. Если заострить свое внимание на этой детали, то можно подумать о том, какую ответственность чувствует Господь за потерянных в доме Израилевом.

Радость Господа

Именно по этой причине так радуется пастырь, когда находит потерянную овцу, ибо он берет “ее на плечи свои с радостью”. Нести на своих плечах сопротивляющуюся и брыкающуюся овцу, карабкаться в темноте по горам - занятие, о котором нельзя сказать, что оно приносит хоть какую-то радость. А потому здесь говорится о необычной, человеческой радости, а о той радости, которую испытывают Отец с Сыном, когда изо дня в день Они находят нас и возвращают обратно. Однако куда обычно возвращается потерянное животное, не в стадо ли? А стадо оставлено где? В пустыне (что само по себе так же очень и очень необычно). Впрочем, в притче есть доля еще более необычного, ибо пастух приносит потерянную овцу в свой дом. Настолько дорога именно эта овца этому богатому человеку! Он возвращается домой изнуренный и испачканный, унижая себя до такой степени, что выглядит в глазах мира сего полным глупцом, и все лишь из-за безмерной любви и радости, которые он испытывает по поводу потерянной овцы. Нам же остается лишь задуматься над тем, что стало с оставшимися в пустыне 99 овцами? Они остаются вне дома, в пустыне точно в таком же положении, что и старший брат в притче о блудном сыне. Обратите внимание на то, что в Лк 15,3 три притчи объединяются в одну.

Милосердие Господа

Пастырь-хозяин созывает “друзей”, в число которых, скорее всего, входили и фарисеи, которые совсем не хотели радоваться за одним столом, за которым находился наш Господь с грешниками. Все эти три притчи были рассказаны им для того, чтобы объяснить фарисеям, почему Христос принимал грешников и ел с ними, тем самым показывая, что они имеют с Ним некое “общение”. Фарисеи никогда не сели бы с ними за одну трапезу до тех пор, пока те не раскаются и основательно не изучат Тору. Господь же Своей притчей говорит о том, что для Него, евшие с Ним люди, были потерянными, но уже найденными и принесенными домой овцами. Тем самым Он являл то великое милосердие, с которым Господь относится к людям, а так же то, что относясь к людям так, как будто они действительно были возвращены домой, они могли и на самом деле обратиться и возвратиться в дом. Развивая эту тему дальше, Господь Иисус говорит о найденной овце, как об образе покаяния. Однако сама овца не предпринимала никаких шагов по направлению к этому! Она была просто найдена и возвращена. А из этого следует, что для Господа сама находка овцы уже была тем, что называется “покаянием”. И в этом, воистину, видна самая настоящая благодать - спасение вне зависимости от дел.

Основа принятия

У Иудеев существовал обычай, по которому растратившего среди язычников семейные ценности еврея, проклинала вся семья, когда при всех со словами, “имярек истребляется от народа своего”, разбивался глиняный сосуд(2). Ни семья, ни все сообщество в таком случае больше не общались с этим человеком(3). Существует ссылка на публичное заявление, сделанное родителями о том, что они отрекаются от своего сына, растратившего их имение(4). Именно такого окончания притчи ожидали и слушавшие в то время рассказ Господа о возвращении блудного сына домой. Но нет! Притча заканчивается совсем иначе. Закон, обычай и само человеческое представление о справедливости отметаются прочь, когда видишь на дороге бегущего навстречу сыну любящего и принимающего его отца. Уже одно то, что пожилой человек бежит, торопится на людях, было необычным в истории, ибо взрослые, почтенные люди никогда не спешат, не теряют степенности, и уж конечно, не бегают у всех на глазах подобрав длинные полы одежды. Как правило, люди бегали (подвизались) лишь на ристалищах (Лк 15,20; 1Кор 9,24,26; Гал 2,2; 5,7 (где “шли” = “бежали”); 2Фес 3,1(“распространялось”); Евр 12,1 (“будем проходить”). Так что и здесь опять-таки видно насколько унижает себя отец перед людьми, принимая обратно в свой дом блудного сына. Даже мы, живя совсем в иное время, думаем, что с сыном необходимо было бы прежде всего “серьезно поговорить”. Но такого разговора просто не было. Само Божие милосердие, с которым был встречен грешник, ведет к покаянию. Само осознание безмерности милости Божией ведет к такому, на самом деле, очень важному и необходимому покаянию, которое приходит не по желанию грешника, а исключительно по вдохновению Отцом и Сыном.

Основание принятия отцом является тем главным, без чего невозможно наше спасение, потому-то нам так важно правильно понять и принять его. Возьмем, на пример, самое очевидное, “классическое” покаяние - когда некто, очень долгое время живя бездумно и делая что-то неправильно, вдруг возвращается, и со слезами, смиренно умоляет нас простить его. Такого человека, на самом деле, трудно было бы не простить. Именно поэтому очень легко и естественно оказывать людям такое прощение. Однако в жизни гораздо трудней по-настоящему прощать людей, тем самым изо дня в день являя любовь и милосердие Отчее, не терять надежды и проявлять заботу об обижающих нас, думать о проклинающих нас, делать добро ненавидящим нас... возвращая их обратно домой. На самом деле я не знаю ни одного среди нас, кто бы так отвечал на любовь и милосердие Отчее. Никто из нас пока еще не достиг такого высокого духовного уровня.

Так же необходимо помнить, что отцу из притчи подобало поступить так, как того от него ожидали жители его села. А они думали, что ему нужно было “истребить” блудного сына, отдать его на их суд, дабы сделать из этого ужасного человека для всех поучительный пример. Никто в селе, где все друг друга хорошо знают, не поступает по своем произволу, ибо человек всегда делает все с оглядкой на то, что сделал бы на его месте любой другой житель его деревни. Однако отец идет против воли всего сообщества. Он унижает себя в глазах своих друзей и соседей. Его поведение вызывает в них негодование, ибо негодование очень часто возникает тогда, когда кто-то у всех на глазах оказывает милосердие (что видно в повседневной жизни нашего сообщества). А как раз этому посвящается другая притча, рассказанная Господом о хозяине дома, оказавшем милость всем нанятым им работникам (Мф 20,1-16).

Честь, оказанная отцом сыну, уж совсем нереальна, ибо, несмотря на то, что сын не оказал ни малейших признаков раскаяния, ни того, что он решил круто изменить жизнь, ни того, что он готов отвечать за свои поступки, отец дает ему лучшую одежду - высшая степень почести и отличия, о которых можно было только мечтать (Есфирь 6,1-9). Отец так же дает сыну свой перстень с печатью (ср. с Быт 41,41,42). И это все делается еще до того, как блудный сын сделал что-нибудь. Он только пришел домой, все еще желая быть не сыном, а только наемником. Он вернулся домой только лишь из-за того, что сделать это его заставила нужда. Такое огромное значение Господь придает нашему возвращению домой. А потому точно такое же значение нужно придавать ежедневно и нам к возвращению грешников, которыми являемся все мы.

Как часто бывает с притчами Господа, нам предоставляется возможность самим додумать, чем закончится история. Насколько трудно будет жить младшему сыну со старшим братом вместе! Что случится, когда однажды любимый и дорогой сердцу отец вдруг умрет? Придется ли младшему сыну обзавестись к тому времени уже своими собственными сыновьями, принять на себя обязанности и честь отца, заняв положенное место не только в доме, но во всем селе? Нам предоставляется возможность самим представить то, как он, испытавший на себе такое великое милосердие, будет и сам милостиво судить людей.

Взгляд на крест

Образом кого был отец? Из текста следует, что три притчи, рассказанные Господом, были объяснением того, почему Господь ел с грешниками. Слова о том, что отец принял своего младшего грешного сына, перекликаются со словами фарисеев, обвинявших Иисуса в том, что Он принимает грешников (Лк 15,2 = Лк 15,27). Каждая притча заканчивается радостным застольем, а потому напрашивается мысль предположить, что этим отцом был Сам Иисус, а также, конечно же, того, что он был образом нашего Отца Небесного. Как вы знаете, я не собираюсь примитивно приравнивать Иисуса Богу. Я не поклонник Троицы. Просто, говоря об этом, я привожу лишний раз пример того, как “Бог во Христе примирил с Собою мир, не вменяя [людям] преступлений их” (2Кор 5,19). Обратите внимание на то, что отец в притче многократно унижает себя, попирая всевозможные Иудейские обычаи. Он дает младшему сыну все, что тот требует, если не больше положенного по закону. Он бежит навстречу сыну. Он принимает его. Он оставляет множество гостей, чтобы постараться уговорить своего старшего сына. Он не наказывает ни одного из сыновей так, как наказал бы их любой другой отец. Снова и снова, вопреки всем Иудейским нормам и правилам, он выставляет себя в глупом и смешном виде. То, что младший сын вынудил его отдать ему положенную часть имения, говорит о том, что отец собирался в скором времени умереть, на что также намекают его слова, обращенные к старшему сыну о том, что все его принадлежит ему. Подобные речи по-настоящему имеют смысл, если человек уже умер, или же вот-вот готов умереть. Не говорит ли все это о кресте, как об основе Отчей любви, милосердия и принятия, на котором “Бог во Христе примирил с Собою мир, не вменяя [людям] преступлений их”? На котором Отец унизился во Христе, выставив Себя в глупом и смешном виде? На котором Всемогущий Бог унизился до всеобщего позора и смерти крестной. На котором Бог пережил такие страдания, которые как тогда, так и сегодня не были приняты с должной любовью...

Примечания

(1) Joachim Jeremias, The Parables Of Jesus (New York: Scribners, 1963) p. 128.

(2) Kenneth E. Bailey, The Cross And The Prodigal (Downers Grove: IVP, 2005) p. 52.

(3) Kenneth E. Bailey, Jacob And The Prodigal (Downers Grove: IVP, 2003) p. 102.

(4) J.H. Moulton & G. Milligan, The Vocabulary Of The Greek New Testament Illustrated From the Papyri And Other Non-Literary Sources (Grand Rapids: Eerdmans, 1952) p. 89.